Смерть Императора Александра I
Въ Крымъ отправился Александръ Павловичъ сухимъ путемъ и первое время былъ доволенъ прогулкою, хотя ехалъ не особенно охотно и хотелъ сократить путешествiе, какъ только возможно. Но недалеко отъ Севастополя отправился посетить Георгiевскiй монастырь и, несмотря на советы проводниковъ теплее одеться, не хотелъ надеть шинель и тогда же почувствовалъ, что ему холодно. Въ Бахчисарае онъ жаловался доктору Вилье на лихорадку, но, несмотря на просьбы доктора, принимать лекарства отказался и спешилъ возвратиться въ Таганрогъ.
4 ноября онъ былъ въ Орехове, где былъ въ церкви и прикладывался ко кресту, въ 7 часовъ вечера того же числа прибылъ въ Марiуполь, где докторъ Вилье нашелъ у Императора лихорадку въ полномъ развитiи. Встревоженный болезнью Государя докторъ уложилъ его въ постель, далъ стаканъ крепкаго пуншу и предложилъ оставаться въ Марiуполе, но Александръ Павловичъ не согласился, говоря, что онъ едетъ къ себе домой. На другой день утромъ Государь чувствовалъ сильное утомленiе и слабость. Въ десятомъ часу, въ закрытой коляске, закутавшись въ теплую шинель, онъ выехалъ изъ Марiуполя и прибылъ въ 8 часовъ вечера 5 ноября въ Таганрогъ.
Хотя болезнь Императора сначала и скрывалась отъ жителей Таганрога, однако о ней очень скоро узнали и были крайне встревожены. На 8 ноября былъ назначенъ балъ въ клубе, но весть о болезни смутила какъ директоровъ клуба, такъ и другихъ лицъ; какое можетъ быть веселiе, когда въ городе только и говорятъ, что о болезни Государя? но отменить балъ, о которомъ знаетъ Государь не решались. Волконскiй и Логиновъ тоже не советовали откладывать бала; тогда директора клуба, считая во всякомъ случае неделикатнымъ устраивать балъ при такихъ условiяхъ, доложили Волконскому, что въ городе много свадебъ и музыканты такъ перепились, что для торжественнаго бала ихъ приглашать рисковано; Волконскiй пожалелъ объ этомъ, но на бале не настаивалъ.
Между темъ болезнь прогрессировала, Вилье въ своихъ запискахъ о ходе болезни очень безпокоится. Отказы Государя принимать лекарства приводитъ его въ отчаянiе; относительно болезни докторъ колеблется, есть ли это лихорадка эпидемическая или крымская, или какая другая, но 8 ноября онъ повидимому убеждается, что это горячка—febris gastrica biliosa и жалеетъ, что въ Бахчисарае остановилъ разстройство желудка, а подъ 10 ноября пишетъ: „съ 8 ноября я замечаю, что его (Александра) что то более важное, чемъ мысль о выздоровленiи смущаетъ. Ему хуже". Однажды Государь камердинеру Анiсимову, принесшему ему свечи, сказалъ: «те свечи, которыя приказалъ я убрать со стола, у меня изъ головы не выходятъ. Это значить мне умереть, и оне то будутъ стоять предо мною». Съ 6 ноября Государь уже пересталъ давать пароль, поручивъ это Дибичу; последнiй отданный имъ пароль былъ «Таганрогъ».
12 ноября по утру былъ пароксизмъ, за которымъ последовала слабость, на которую больной особенно жаловался. Вилье и медикъ Государя Штоффрегенъ решили поставить промывательное, такъ какъ желудокъ не действовалъ, но ожидаемаго облегченiя не последовало. Перемежающаяся лихорадка стала непрерывною. 13 ноября больнаго мучила жажда, онъ пилъ лимонадъ и питье изъ вишневаго сока 14 ноября Государь всталъ въ свое время въ седьмомъ часу и приказалъ подать себе бриться, но вследствiе слабости рука дрожала и онъ сделалъ себе на щеке порезъ, а затемъ последовалъ сильный обморокъ, и онъ упалъ на полъ. Во дворце поднялась большая тревога. Вилье потерялся, Штоффрегенъ сталъ растирать голову и виски больнаго одеколономъ; прибежала встревоженная Императрица, и его уложили въ кровать. Съ этихъ поръ Императоръ уже не могъ вставать, и его перенесли въ кабинетъ изъ уборной и уложили на большой диванъ. „Все идетъ дурно, пишетъ Вилье, хотя у него нетъ еще бреду. Мне хотелось дать acide muriatique въ питье, но по обыкновенiю отказано: «ступайте прочь». Я плакалъ; заметивъ мои слезы, Государь сказалъ мне: «подойдите, любезный другъ, надеюсь, что вы на меня за это не сердитесь. У меня свои причины такъ действовать». Въ девять часовъ вечера больной позвалъ къ себе лейбъ-хирурга Тарасова и, когда тотъ явился, Государь ему сказалъ: вотъ, любезный Тарасовъ, какъ я заболелъ; останься при мне, Якову Васильевичу одному трудно, онъ устаетъ; и ему по временамъ нужно успокоиться, посмотри мой пульсъ".
Гостинная во Дворце Александра Первого в Таганроге
При входе къ Государю докторъ Тарасовъ былъ пораженъ видомъ государя; видъ этотъ поселилъ решительный и роковой приговоръ. Вилье и Волконнiй решились объявить государыне о роковомъ исходе и во всякомъ случае склонить Государя къ приняию св. Таинъ. При первыхъ-же словахъ императрица вздрогнула и долго не могла прiйти въ себя, хотя давно уже предугадывала роковую истину.
Но затемъ решилась сама просить своего супруга, объ исполненiи последняго долга христiанина. Въ 12 часовъ ночи подъ 15 ноября государыня вошла къ Александру Павловичу, она была смущена и усиливалась казаться спокойною. Поместившись около больнаго, она убеждала его принимать аккуратнее лекарства и затемъ прибавила: «я намерена предложить тебе свое, лекарство, которое всемъ приносить пользу».—«Хорошо, говори», сказалъ онъ. «Я более всехъ знаю, начала государыня, что ты великiй христiанинъ и строгiй наблюдатель всехъ правилъ нашей православной церкви, советую тебе прибегнуть къ врачеванiю духовному, оно всемъ приносить пользу и даетъ благопрiятный оборотъ въ тяжкихъ нашихъ недугахъ». «Кто тебе сказалъ, что я въ такомъ положенiи, что уже необходимо для меня это лекарство»? — спросилъ государь. «Твой лейбъ-медикъ Вилье», ответила она.
Между темъ наступало утро 19 ноября; оно было хмурое, сырое и ветреное; вся площадь предъ дворцомъ была покрыта народомъ, который после ежедневно совершаемыхъ молитвъ о здравiи царя, приходилъ узнать о состоянии здоровья своего дорогаго гостя и царя. А больной все слабелъ, онъ часто открывалъ глаза и устремлялъ ихъ то на Распятiе, то на императрицу, но лицо его было спокойно и безъ страданiя. При благоговейной тишине у одра умирающего слышны были сдержанная рыданiя, но ему уже все было чуждо; мирно и спокойно испустилъ свой последнiй вздохъ этотъ добрый сердцемъ государь 19 ноября въ 10 часовъ и 47 минуть утра. Императрица опустилась на колени и молилась, потомъ поцеловала усопшаго, перекрестила его, закрыла его веки, своимъ платкомъ подвязала ему подбородокъ, еще поцеловала его, отерла слезы и вышла. Когда Волконскiй хотелъ последовать за ней, она его остановила, сказавъ, что его присутствiе нужно здесь. У смертнаго одра государя присутствовали следующiя лица: Императрица, кн. Волконскiй, Дибичъ, Чернышевъ, Лонгиновъ, Вилье, Штоффрегенъ, Тарасовъ и Рейнгольдъ. Этотъ скорбный моментъ точно переданъ на известной и въ настоящее время гравюре художникомъ князя Волконскаго.
Между темъ въ Таганроге шли грустныя приготовленiя къ отдаче последнихъ почестей усопшему Императору. Во время помазанiя тела Императора (что делается вместо омовенiя) на груди его былъ найденъ золотой образокъ, на одной стороне котораго было изображенiе Спасителя, а на другой надпись:
Ты, Господи, мой путь исправишь:
Отъ гибели меня избавишь,
Спасешь созданiе Твое.
Кроме того въ кармане у груди оказались разныя заметки религiознаго характера и молитвы, каковыя по желанно Императрицы были положены во гробъ. Духовникъ Императора о. Алексей Федотовъ говорилъ какъ объ обширныхъ богословскихъ познанiяхъ покойнаго Императора, такъ и о глубокой вере и чистоте хриcтiанскихъ его убежденiй.
Не смотря на то, что весь придворный штатъ былъ крайне измученъ и нравственно и физически, въ тотъ же день въ 10 часовъ вечера баронъ Дибичъ собралъ чрезвычайный комитетъ, въ составъ котораго вошли: Волконскiй, Чернышевъ, Лонгиновъ, протоiерей Федотовъ, Вилье и хирургъ Тарасовъ; этотъ комитетъ составилъ актъ: «Императоръ Александръ I 19 ноября 1825 года въ 10 часовъ 47 минутъ утра въ городе Таганроге скончался отъ горячки съ воспаленiемъ мозга».
При вскрытiи мозга оказался въ немъ воспалительный процессъ и значительное выпотенiе сукровицы, которой въ боковыхъ желудочкахъ мозга найдено было до трехъ унцовъ. Бальзамированье было произведено, какъ последствiя показали, весьма удачно. Сердце было помещено въ серебряный густо-вызолоченный сосудъ, а внутренности въ особый ящикъ и герметически закупорены. После бальзамированiя тело было облачено въ общегенеральнiй мундиръ, со всеми принадлежностями, кроме андреевской ленты и шпаги, и возложена на голову корона.
На великолепномъ катафалке былъ поставленъ гробъ въ монастыре и оставался до препровожденiя тела въ Петербургъ
После смерти Александра Павловича его супруга прожила въ Таганроге до 22 апреля следующего 1826 года, хотя придворные часто торопили ее уехать изъ Таганрога, потому что скучали вдали отъ Петербурга.
Въ большомъ стихотворенiи Теряева „Плачъ Россiянъ надъ гробомъ Александра Благословеннаго" такiя строки относятся къ Таганрогу:
А ты, украшенный природой Таганрогъ!
О памятникъ, прискорбью обреченный!
Въ слезахъ тоски ты взялъ последнiй вздохъ,
Съ которымъ отлетелъ Благословенный,—
Улыбка кротости отрадная для насъ
Съ устъ ангела Pocciи низлетела,
И на челе его въ ужасный смерти часъ
Въ залогъ спокойствiя души сiяла.
Ты зрелъ въ сей часъ, въ лучахъ красуяся златыхъ,
Какъ небеса торжественны казались
И воспаряющей въ сонмъ ангеловъ святыхъ
Его душе приватно улыбались.
Тело умершего императора поместили в два гроба — деревянный и свинцовый — и отправили в Петербург. «Хоть тело и бальзамировано, но от здешнего сырого воздуха лицо все почернело, и даже черты лица покойного совсем изменились… Поэтому думаю, что в С.-Петербурге вскрывать гроб не нужно», — настоятельно рекомендовал П.М. Волконский, организовавший перевозку траурного кортежа.
«Чужое тело везут!» — эти слова сопровождали кортеж почти на всем протяжении пути. Слухи о том, что в гробу — не император, возникли немедленно после смерти Александра I. Они неслись, обгоняя траурную процессию, множились, растекались по России, достигали самых глухих селений. В народе толковали о том, что «творится обман», что государь жив, а в фобу везут другое тело. Передавали известия, совершенно противоречивые.
"… Государь жив, его продали в иностранную неволю".
"… Государь жив, он уехал на легкой шлюпке в море".
"… Когда император поехал в Таганрог, то за ним гнались всю дорогу многие господа с тем намерением, чтобы убить его. Двое и догнали его в одном местечке, но убить не осмелились".
"… Государь убит в Таганроге верноподданными извергами, ну то есть господами с благородными душами, первейшими в свете подлецами".
"… У государева тела был некоторого села дьячок, смотрел, и при приезде его в село стали его спрашивать мужики, что видел ли он государя, а он ответил: «Никакого государя нет, это черта везли, а не государя».
На подъезде к Москве эти слухи переросли в такую уверенность, что нашлись даже отчаянные головы, предлагавшие насильно вскрыть гроб. Московские власти пошли на беспрецедентные меры безопасности: пока гроб стоял в Архангельском соборе, ворота Кремля запирали в 9 часов вечера и у каждого входа стояли заряженные пушки. Всю ночь по городу ходили военные патрули.
В Петербурге рекомендацию Волконского исполнили лишь отчасти: с покойным приватно простились члены императорской фамилии, а жителям столицы демонстрировать покойного императора не стали. 13 марта 1826 года тело Александра I было предано земле...
